Елена Крюкова
Город: Нижний Новгород
ЕЛЕНА КРЮКОВА родилась в Самаре. Окончила Московскую государственную консерваторию (фортепиано, орган) и Литературный институт им. Горького (семинар А. Жигулина, поэзия). Публикуется в толстых литературно-художественных журналах России («Дружба народов», «Знамя», «Нева», «День и Ночь», «Сибирские огни», «Волга», «Новый мир» и др.). Автор книг стихов и прозы. Лауреат премий «Согласование времен», «Za-Za», премии им. М. И. Цветаевой, премии журнала «Нева» и др. Арт-критик, куратор и автор ряда художественных проектов в России и за рубежом. Живет в Нижнем Новгороде.
МАТЬ
Любила, лупила, рожала, хлестала, – устала…
Червем и золою, древком и метлою!.. – устала…
Сжав зубы подковой, по насту Голгофы!.. –
устала…
Изюм-сохлый – груди. Карась-дохлый – люди.
Устала.
Ребенка – в охапку да денежки – в шапку.
Не дышим.
Под снегом – громады. Все в дырьях – наряды.
Век вышел.
Весь – вышел: безумный, патлатый, тверезый,
поддатый, – чудесный…
Я в нем умирала. Меня бинтовали над бездной.
Дитя вынимали. Ребро прожигали. Ремнями –
вязали.
По стеклам – ступнями!.. По углям – стопами!.. Зачем?!. – не сказали.
И вот я, патлата, с дитем, опьяненным Столицей,
В кабак, буерак, меж дворцов прибегаю –
напиться.
Залить пустоту, что пылает, черна и горюча.
В широкие двери вплываю угрюмою тучей.
На стол, весь заплеванный, мощный кулак
водружаю.
Седая, живот мой огрузлый, – я Время рожаю.
Дитя грудь пустую сосет. Пяткой бьет меня в
ребра.
На рюмки, как будто на звезды, я щурюсь
недобро.
За кучу бумажных ошметок мне горе приносят.
Огромная лампа горит, как на пытке, допросе.
О век мой, кровав. Воблой сгрызла тебя. Весь ты
кончен.
Всю высосу кость и соленый хребет, ураганом
источен.
И пью я и пью, пьет меня мой младенец покуда.
Я старая мать, я в щеку себя бью, я не верую
в чудо.
Я знаю, что жить мне осталось негусто, мой
Боже:
Стакан опрокину – и огненный пот выступает
на коже.
Узор ледяной. Вон, на окнах такой на кабацких.
Узор кровяной. Иероглифы распрей бедняцких.
Военная клинопись. Страшные символы-знаки.
Их все прочитают: на рынке, на площади,
в трюме, в бараке.
Наверно больна. И дитенок мой болен. Эй,
водки, скорее!
По смерти прочтут. По складам. И от слез
одуреют.
Прочтут, как сидела – до тьмы – в ресторанишке
грязном, дешевом,
Над хлебом нагнувшись, над шпротой златою,
парчовой;
Как век мой любила, на рынке его продавала,
Как кашу в кастрюле, завертывала его в одеяло;
Как мир целовала, как ноги пред ним раздвигала,
Как тельце последыша в тряпки любви пеленала;
Как, пьяная, скатерть ногтями цепляя, молилась
за свечи,
Что светят во вьюге живущим и сгибшим –
далече, далече;
И как, зарыдав, я на стол, залит водкою, грудью
упала…
Бежала. Рожала. Свистела. Плясала. Бесилась.
Молилась!
…Устала.
Да только дитя как заплачет. В сосок как
иссохший вопьется!
Ах, больно. Ах, томно. Еще там живое, под
левою грудью. Там бьется.
* * *
Все на свете были мальчики и девочки.
Лишь одна я – кудлатая старуха.
Все на свете пели песни и припевочки.
Лишь одна я жужжала медной мухой.
Анфилады и палаты, залы, зальчики…
И халупы, и дощатые сараи…
Все на свете были девочки и мальчики.
Лишь одна я, старуха, умираю.
Как умру – вот стану я собаченькой,
Вот кощенкой стану я облезлой…
Девки, девочки, пацанки, шлюхи… –
мальчики… –
Стану старым Ангелом над бездной.