Григорьевская Поэтическая Премия

СОШЕСТВИЕ В АИД

Ни слова на языческом наречье,
Ни яблони по берегам реки.
Толпятся в лодке тени человечьи,
Друзья друзей, заклятые враги.
Ни трепета, ни ропота, ни вдоха,
Рукой в руке руки не отыскать,
И соловей, бессмысленная кроха,
Не пробует усталый слух ласкать.
Лишь волны ноют, не переставая
Струиться вдоль очерченных бортов…
Скажи мне, друг Харон, что я – живая –
Забыла в этом царстве мертвых ртов?
Овечий плач, запрет смотреть на звуки,
Унылых ив сплошное полотно.
Ладья плывет, я погружаю руки
В горячее, курчавое руно.
Что кинуть псу, что дать слепому стражу?
По бледной коже медленная дрожь…
Но друг Харон протягивает чашу,
А я беру железный, острый нож.

МЕРТВАЯ ПЕТЛЯ

Мой город пристально нем. Его холодные пальцы
Скользят по коже. Ладонь уже сдавила гортань.
Сто тысяч звуков стучат свои бессвязные танцы.
И каждый запах – огонь. И каждый выход –
за грань.
Пересекаю поток. Звеню водой по фарфору.
И выдыхая «тик-так» я получаю «ты кто».

Четыре шага часов оставят времени фору.
С горящей крыши слетит сосулька сладкого до.
А после будет зима. Ни дня, ни неба, ни даже
Пылинки в желтом луче – одна сплошная стезя.
Привет асфальтовый мир, бутылка водки на
пляже!
Я так старалась как все, но по-другому нельзя.
Я чую, будто лечу дурацкой чайкой на скалы,
И знаю, что упаду, как головою к плечу.
Мои святые пути, мои прозрачные дни, мои
пустые вокзалы.
Я выбегаю на лед, я поджигаю билет, я за него
заплачу.
Проснусь озябшим зерном в железном брюхе
вагона
И по весне прорасту сквозь клетку рельсов
и шпал.
Эй, посмотри мне в глаза! Смелей, старуха
Горгона!
Я научилась летать. Я снова выйду в пике.
Куда бы ты ни упал.